— Так чего надо, я не понял?

— Имя, — коротко бросил Алабин. — Имя. Больше ничего. Потом расходимся. И если не соврал, больше не встретимся. Ты мне не нужен. Надеюсь, сдохнешь без моей помощи.

И вновь это прозвучало крайне убедительно. Настолько, что Лёва сам себе удивился, таким своим словам, которые выскочили, казалось, без его прямого участия и столь резво, что даже не успели произвести сверку с его же личным нравственным императивом.

— Евгений его звать, — процедил сквозь зубы Гудилин. — Тоже из ваших вроде. Культуркой где-то там у вас занимается.

— Фамилия? — так же коротко спросил Алабин, хотя и понимал, что уточнение это уже не обязательно.

— Да кто ж его знает, он не представлялся. Меня с ним чмырь этот свёл, реставратор. А поначалу он меня там же у него видал, когда я ему кой-чего делать приволок, уже после тебя, не помню через сколько.

— И дальше?

— Дальше? Ну а дальше то с одним подкатывал, то с другим. А потом не знаю, чего у них там с говнописцем этим вышло, а только сказал, что если я пожгу всю его эту трихомудию, то заплатит. И намекнул, чтоб без следа было. Прямо словами не сказал, просто дал понять. Ну а чего тут непонятного? Ну мы и кончили его, заодно.

— Заплатил?

— Не кинул. Дал, сколько посулил. И всё, пропал после, больше не объявлялся.

— А с Коробьянкиной как было?

Алабин едва сдерживал себя, чтобы не выкинуть гудилинского отпрыска из машины, не дать по газам и тут же не свалить прочь из этого проклятого места, от этой убийской мрази, от всего, с чем так неожиданно и нелепо столкнула его жизнь, заведшая в этот дикий, ничем не объяснимый тупик. В начале же тупика расположилась миловидная, но излишне настырная ведьма, про которую он теперь не переставал думать, всякий раз уже сопоставляя действие и помысел со словом её, обликом и отдельно — укоризненным взглядом васильковых глаз.

— С этой? — переспросил Гудилин. — Да просто!

— Просто? — ужаснулся Лёва, чуть не разрушив тем самым образ хладнокровного вершителя судьбы. — Что значит — просто? Просто взять вот так и убить человека? Битой размозжить голову лежащей без сознания женщине, тобой придушенной и добитой твоим же уродом по кличке Серхио? Зачем, за что, почему?

— А я не желаю знать почему. Он сказал — мы сделали. Всё.

— Типа просто угодили хорошему человеку?

Бешеная ненависть, уже едва сдерживаемая, медленно поднималась от колен и далее вверх и к этой секунде уже едва-едва не достигала горла. Становилось тяжело дышать, глаза заливало мутью, где-то справа между шеей и ключицей отчаянно билась жилка, и он чувствовал каждое её болезненное и неудобное биение, каждый отток своей взбесившейся крови и каждый очередной удар в голову и по кишкам от её безудержных приливов.

— Да какое там! — равнодушно отмахнулся Алексей. — Он сказал, ничего, мол, личного, пацаны, просто нормальный договор между нами, не больше того. Ну и кассету предъявил. Я, говорит, самолично видеозапись делал. Как входили с чемоданом, как пустые обратно выходили. И как дым валить стал, сразу как ушли из того подвала, через пару минут. А снято, сказал, одним кадром, если что. — Он чертыхнулся. — Короче, компетентный дядя, грамотный. И шантаж свой так же грамотно обустроил. Сказал, не кончите тётю эту, дам материалу ход. А сделаете как надо, денег дам и запись уничтожу, при вас.

— И вы, разумеется, согласились… — Алабин произнёс это и задумчиво пожевал губами.

— Ну а куда денешься, раз он, падло, всё насквозь продумал и все концевики расставил? — И переспросил, так… для угомона совести: — Это они тоже вашим слили?

Лев Арсеньевич не ответил. Не удостоил, было уже незачем. Тот хмыкнул, поправил шарф, почесал у носа:

— Оба они суки продажные, я всегда это знал. — И зыркнул по алабинским глазам. — Так ты всё же не мент, Алабин, или как?

— Вали! — Лёва протянул руку, дёрнул крючок, распахнул пассажирскую дверцу, кивнул в сторону примороженного сугроба. — Всё, аудиенция окончена!

Тот вылез, однако дверь не закрыл. Ждал пары-тройки вариантов возможного продолжения — какое раньше обломится. Так и остался на месте. Лев Арсеньевич развернулся, прицелился на арку, что вела на выезд со двора, и, резко выдохнув, утопил педаль акселератора и рванул с места, обдав бандита ледяной крошкой из-под шипованных задних колёс.

Глава 10

Те же. Темницкий. Качалкина

Этим же вечером Ева Александровна снова была у него. Они даже прикидочно перестали уже обсуждать вечерние планы: события набирали обороты столь непредсказуемо и стремительно, что оба не могли и подумать о самом малом перерыве, который позволил бы им ненадолго прийти в себя или же как-то унять взятый обоими галоп, временно перейдя на рысь.

— Я немытая и непереодетая, — сообщила Ивáнова, когда он в очередной раз усадил её в пассажирское кожаное кресло.

— Знаю, — бодрым голосом отбился искусствовед, — только ванных у меня, как ты знаешь, две, и купить для тебя смену одежды мне гораздо проще, нежели возить по маршруту Москва — Товарное — Москва. — И улыбнулся. — Извини, Евушка, это никакая не заманка, это чистая правда.

— Я сто лет не включала канал «Культура»… — подала она слабый голос и шмыгнула носом.

— И что же у нас там такое незаменимое? — вяло поинтересовался он, уже выруливая на Пречистенку.

— Да всякое. Бывает, латиноамериканские танцы дают.

— А они тебе с какого боку?

С правого, хотела ответить она, откуда обидная хромая нога растёт, не дающая угомону голове. Но не ответила, потому что понимала: любые претензии, пожелания и обиды — не сегодня. Знала, ему было что ей рассказать, и она этого ждала. К тому же он ухитрился под завязку набить холодильник запасами из «Му-му», что тоже не стало тайной. Это она успела выяснить, незаметно коснувшись алабинского рукава.

Ей было легко оттого, что эти неожиданные отношения её с мужчиной, пускай и не близкие, а исключительно деловые, тем не менее завязались так просто, или даже — просто так, и стали с ходу развиваться самым естественным порядком, минуя стадию неловкости, стыдливости и просто любой недосказанности в смысле намерений сторон. Да и какие могли они быть, эти намерения, — не постельные же? Ему бы и в голову такое не пришло, думала она, подобная дикость: просто зайти перед сном, толкнувшись в её дверь, присесть на край постели, взять между делом за руку, переложив чуть в сторону прислонённую к кровати палку, чтобы не грохнулась о паркет, и недолго поговорить — дотолочь недобранное за вечер, припомнить какую-нибудь важную или же, наоборот, совершенно незначительную деталь, ведущую к падению или взлёту. А может, даже чмокнуть в голову в тихом благодарствии, прощаясь до утра. Но и понимала, что не будет этого, никогда, однако мысль такая уже сама по себе грела душу, подбадривая частым стуком в груди и заставляя дышать, как не дышалось раньше, — порывисто и глубоко.

— Стало быть, так, ведьмушка моя, — начал искусствовед после того, как они отужинали, а он ещё и добавил к меню привычной айловки. — Сегодня я пережил ужас, который мне теперь надобно как-то до тебя донести. Иначе, боюсь, провалим дело и останемся с тем, от чего начинали.

— Не надо, — мягко остановила она его, — я знаю, тебе было плохо. Я вижу. Просто дай мне руку, я посмотрю.

Он молча раскрыл ладонь, и оба синхронно прикрыли веки. Она и так уже была в процессе, а он просто пробовал не мешать, отгоняя посторонние мысли. Чуть позже он открыл глаза и взглянул на неё. Ева едва заметно шевелила губами, словно перебирая во рту нечто известное ей одной и отделяя важное от пустого. Кисти её рук, лодочкой сложенные вокруг его ладони, мелко подрагивали, как бы вторя слабому движению тонких губ. Пальцы её, длинные и бледные, с коротко подстриженными ненакрашенными ногтями, выглядели так, как он любил. Слабо-голубые вены, тут и там пронзавшие тыльную часть ладоней, изгибистыми нитями тянулись от запястий к косточкам кистей, будто на пути от истока к устью выбирали себе удобные проходы, нащупывая причудливые, но верные русла. «А она ведь красавица… — вдруг подумал он. — Господи ты моё несусветное, как же я раньше этого не замечал? И кстати, интересно б разобраться, она больше способная, чем умная, или наоборот?»